Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками - Страница 13

— Чур меня, чур! Никаких бесов! В огонь немедленно! Только руки себе испоганишь!

— Свечи глицериновые.

— Ну-ка, покажи. Что-то уж больно мелковаты. Попробуй зажечь.

— Не горят, едрена мать…

— Кидай в огонь. Нам такого дерьма не надо.

— Что же вы делаете! — крикнул парень, как раз в этот момент притащивший к рубежу второй мешок. — Эти штуки ведь не для освещения.

— А для чего? — поинтересовался любознательный Сидоров.

— Их в задницу положено засовывать.

— Ну вот ты и засунь, — хладнокровно сказал Шишкин, отправляя в огонь всю партию глицериновых свечей.

Все лекарства, названия которых не поддавались расшифровке, были также преданы сожжению. С уцелевших пузырьков содрали этикетки, а из пакетиков и коробок извлекли инструкции. Любая печатная продукция, вне зависимости от ее назначения, не допускалась в пределы государства.

Парень тем временем подтаскивал мешок за мешком. В одних были консервы, в других мука, в третьих — одежда, обувь, посуда. Работа нашлась для всех. Кто-то отскабливал надписи с бутылок, кто-то срезал их с мешков (дырявый мешок надежней, чем мешок расписанный всякой галиматьей), кто-то просеивал муку в поисках ампул с ядом и взрывных устройств, кто-то бил детскую посуду, на которой обнаружилась явно провокационная надпись "Ну, погоди!" Скоро в костре трещала, бухала, чадила и рассыпалась синими искрами добрая половина дани.

Солнце клонилось к закату, когда парень сделал последний рейс — прикатил бочку с керосином. Несмотря на мороз, пот градом катился по его лицу.

— Все, — сказал он, утираясь руками. — Пользуйтесь, дармоеды.

— А секиры за такие слова не хочешь отведать? — озлился министр распределения, также порядочно притомившийся.

— Ну, допустим, зарубите вы меня, а что дальше? Кто вам это добро будет доставлять? Дураков нет. Отощаете тогда.

— Ты нам своими подачками в глаза не тычь! Подумаешь, облагодетельствовал!

— Да мне не вас, а ваших детей жалко. Вы сами и так от пьянства передохнете. Зачем же лекарства жечь, посуду бить? Варвары вы!

— А ты дурак. Всякой лжи веришь. Одурманили тебя. Хочешь, переходи к нам. Узнаешь тогда, как надо жить.

— Может, я и дурак, но не до такой степени!

— Да к нам народ от вас толпами валит. Мы даже не всех принять можем. Вон, посмотри, — министр указал на Наташу. — Она уже неделю как здесь. Нарадоваться не может.

— Уж это верно, — с готовностью подтвердила Наташа и, отпустив руку Пряжкина, пошла к рубежу. — Ты слушай, что тебе умные люди советуют.

Пряжкину показалось, что она сказала еще что-то, уже значительно тише, но этих слов он не разобрал. Это ему не понравилось. Еще больше ему не понравилось поведение парня, взгляд которого остался делано-равнодушным, словно встреча с перебежчицей да еще с такой хорошенькой, ничуть не заинтриговала его. Сразу утратив полемический задор, он натянул на глаза капюшон своей странной одежды и подался назад к железному чудовищу, которое вскоре действительно взревело, как медведь, пустило тучу вонючего синего дыма, развернулось на месте и само собой покатило в тундру.

— Скажи, а как ты попала сюда? — спросил Пряжкин, когда Наташа вернулась к нему.

— Пришла, — ответила девушка, нахмурившись.

— Ногами, что ли? Да отсюда хоть месяц иди, никуда не придешь.

— Сначала меня один человек подвез, а уж потом я сама пошла, — разговор этот явно не нравился Наташе.

— Какой человек?

— Ну какая тебе разница! Ты его все равно не знаешь. Больше вопросов нет?

— Нет, — ответил Пряжкин, хотя один вопрос как раз имелся: каким это оружием Наташа смогла убить позапрошлой ночью напавшего на нее пса.

Тем временем на пятачке между догорающими кострами разворачивались нешуточные события. Получить дань было еще полдела — куда сложнее было доставить все в целости и сохранности в амбары министерства распределения. Повсюду на снегу уже валялись пустые бутылки и выпотрошенные консервные банки. Министр здоровья наелся слабительного и присел на нарты, ожидая прилива сил. Министр распределения выворачивал карманы погонщиков, успевших растащить тюк мануфактуры, предназначенной лично Силе Гораздовичу. Его подручные рукоятками алебард отгоняли прочь наиболее зарвавшихся мародеров. Пашка приволок шапку изюма для Наташи и полведра махорки для Пряжкина (сигареты и папиросы с данью не принимались, так как на каждой штуке имелись подстрекательские надписи вроде "Друг", "Прима" и даже зловеще-непонятное "Стюардесса").

— Ну что, будем трогаться? Я уже полные нарты набил. Больше не лезет, — сказал он и сплюнул на снег чем-то черным. — Вот, гадость! И кто только это кофе выдумал!

— Его сначала нужно мелко смолоть, а потом заварить кипятком, — сказала Наташа.

— Ты меня, кукла, не учи, — важно сказал Пашка, забрасывая в рот новую порцию кофейных зерен. — Я в этих валенках белую медведицу насмерть загнал.

Этот аргумент Пашка считал неотразимым и заканчивал им почти каждый спор.

— Валенки эти ты на прошлой неделе у штабного писаря в карты выиграл, — внес ясность Пряжкин. — А он их, надо думать, в нашей каптерке спер.

— Может, и спер, — согласился Пашка. — Что же с ним сделаешь. Зато писарь он хороший. Другого такого не найдешь.

— Из него писарь, как из тебя святой. Вот так писать надо. — Пряжкин поднял обрывок какой-то этикетки. — Вот это работа! Буковка к буковке.

— Ты что, в самом деле думаешь, что это живой человек написал? — искоса глянула на него Наташа.